ПРИГОВОРЕННЫЕ К ЖИЗНИ
(Часть II)
Невидимая охота
По данным психологов, 13 процентов пожизненно заключенных хотели, чтобы их
расстреляли.
Начальник участка обязан верить этим данным. Не исключено, что кто-то из них
решит покончить счеты с жизнью. Каждый суицид — ЧП. Последуют разбирательства
по полной форме. Уж что-что, а разбираться и делать выводы у нас умеют.
Особая забота молодой парень из первой камеры. Он все время грозит убить себя.
Получит письмо из дома — и в петлю. Не раз спасали...
А вообще статистика говорит, что за последние пять лет в России был зарегистрирован
только один случай самоубийства среди пожизненно заключенных. Может быть, вот
так всех и спасали, не давали “роста статистике”.
Гангеев говорит, что все его “пассажиры” могут написать просьбу о расстреле.
Казнить их сейчас никто не будет. Даже если и вернут смертную казнь, им жить.
В отношении их закон обратной силы не имеет. У них есть слабый лучик надежды.
Им предстоит провести в тюрьме полную четверть века. После этого им могут пересмотреть
меру наказания, вплоть до освобождения. А выйдут они из тюрьмы старыми и немощными,
но выйдут.
И есть еще надежда. Сейчас каждый год тюрьмы принимают более 150 пожизненно
заключенных. Судьи с радостью зацепились за эту статью. Их по-человечески можно
понять. Тяжело даже справедливым приговором лишить человека жизни, а тут и греха
на душу брать не надо. К пожизненной каре приговариваются и серийные убийцы, и
те, кто совершил единственное преступление, но отягощенное убийством. Муторно,
конечно, размышлять на эту тему... Но тот же Иван Ведянкин, изнасиловавший пятилетнего
мальчика до смерти и закопавший труп в овраге, окажись в зоне строгого режима,
уже давно распрощался бы со своей жизнью. Там таких не любят, и, по словам сотрудников
колонии, “его бы уже разорвали как грелку”. А здесь он надеется на помилование.
Пройдет лет 10—15, переполнятся тюрьмы “пожизненниками”, и начнут пересматривать
их дела. За это время маньяков и серийных убийц столько наберется, что тот же
Ведянкин, напиши он прошение о помиловании, тут же его получит.
На подобное развитие ситуации многие надеются, а потому ведут себя “на зоне”
тихо сидеть без замечаний — одно из условий реальной надежды.
Ну а те, кому ждать нечего, за кем море крови, надеются на другое — на побег.
Своих намерений они даже не скрывают. Их фотографии на другом щите — в дежурке
под заголовком “Склонные к побегу”.
Мордовская “единичка” — тюрьма жесткая. Многие из опытных этапников пробовали
“мазу качать” — навязывать свои условия. Ничего не вышло. А какие они по этапу
прибывали! Чуть не в цивильных костюмах, со своим барахлом, даже с телевизорами.
Бывало, и девочек им в вагон поставляли — деньги-то у “смертников” водились. И
непременный атрибут “вышкаря” — кошечка, котеночек, живая душа, скрашивающая скудную
тюремную жизнь. Так, например, на цветной фотографии Графа, в миру убийцы Баурова.
Снимок сделан в камере Псковской тюрьмы, откуда он должен был уйти в небытие.
Его помиловали, и он ждал дальнейшей своей участи. По этому случаю пригласил фотографа.
Тот его и. запечатлел. По тюремной инструкции ближе чем на метр к двери приближаться
не положено, а фотография прямо салонная. В камере ковры, стопки журналов, книг,
цветной телевизор, домотканые половички, картинки на стенах и кошечка.
На "единичке" с Графа всю спесь ободрали. Сидит как миленький в камере
на трех человек и скучает по живности. Хотя ковры и телевизор излишеством не считаются.
Сейчас разрешено и это, —только если родственники привезут. Даже если они вдруг
картину из Третьяковки доставят, то и ее можно на стенку повесить.
Но одно дело, когда преступник ждет смерти и это его последние жизненные радости,
другое — когда идет невидимая охота.
Чуть слабину даст режим, и кто смертник — решит только судьба.
Обреченная зона
Зона живет по строгому распорядку. Середина недели — баня. С утра начинают
грохотать двери камер. Обитатели их мигом бросаются к стене, упираются в них руками,
вывернув ладони наружу, и разводят ноги. Дежурный громкой скороговоркой рапортует
о количестве заключенных и по каким статьям Уголовного кодекса они осуждены. Неизменно
напоминание: “Осужден на пожизненное заключение, жалоб и претензий нет”.
Звучит хлесткая команда: “На выход для досмотра!” Но перед этим обитателей
камеры попарно сковывают наручниками. Без них — ни шага!
После команды все убыстряется. Зеки пулей вылетают в коридор и принимают ту
же стойку — ноги широко расставлены почти на шпагат, бритые черепа упираются в
шершавую стену, руки все так же неестественно вывернуты. Охранник носком ботинок
подбивает ноги арестанта — еще шире. По инструкции полагается “на максимальную
ширину”. Все продумано: из такой стойки рывка не получится. Вывернутые ладони
не дают толчка, да и, чтобы сомкнуть ноги, надо сделать несколько “танцевальных”
движений, передвигая ступни с пятки на носок. Четкость движений — от ежедневной
дрессуры.
Каждого встречного заключенный обязан приветствовать словами “здравия желаю”,
протянувшему миску супа — “спасибо большое” или самодельное “благодарю покорно”.
Воспитание согласно все той же инструкции.
“Полосатиков” тщательно обыскивают. Охранник может заглянуть куда угодно, даже
под язык. Разговоры с охраной запрещены, никаких контактов с соседними камерами.
Ты и твой сокамерник — вот весь мир.
Конвой спереди, конвой сзади — быстрый проход по коридору. Голова низко опущена,
свободная рука сзади. Впрочем, нет, сейчас это не обязательно. Демократия вписала
свою строчку в строгость тюремной инструкции.
Душевая в соседнем здании. Быстрый проход по дворику. Мелькнувший кусочек свободы,
Глоток морозного осеннего воздуха. Солнечный свет в глаза. Можно еще заметить
увядшие цветы на клумбах, которые выращивает в эстетических целях под зарешеченными
и закрытыми окнами камер все та же охрана.
И опять лязг дверей, короткая помывка, досмотр, рывок через дворик и камера.
Банный день закончен.
Что бросилось в глаза — неестественно молочные лица зеков. Уже несколько лет
их не касалось солнце. “Смертники” со стажем только в последние два года получили
право на прогулки.
Белые, будто припудренные руки с хорошо заметными синими прожилками вен. Даже
татуировки поблекли.
Кто помоложе, тот будет еще поддерживать в себе жизнь. Можно отжиматься от
пола. Можно упруго ходить по камере. Поприседать, наконец.
Но и у них жизнь будет уходить с нехваткой витаминов, с дряблостью мышц, с
невостребованностью мозга. За их здоровье будут бороться. Врачи подкормят их “витаминками”,
если будет возможность, улучшат рацион питания. Какое-то время еще поддержат посылки
с воли с чесночком и луком. Они будут жить. Жизнь будет теплиться в них все то
отпущенное им время.
Вот только туберкулез, будь он неладен. Он может сломить неожиданно. Уже должен
бы действовать второй корпус, специально строившийся для больных, но стройку “тормознули”
— туго стало с деньгами. “Тубиков” рассадили в отдельные камеры, но ведь бациллам
не прикажешь: “Стоять!” А среди арестантов есть безнадежные, чьи легкие уже превращаются
в серую гниль. Они не живут — тянут.
Медики предупреждают: с годами у каждого заключенного ослабнет иммунная система,
и тогда может появиться новая, еще не изученная форма туберкулеза. Другие заболевания
тоже будут протекать своеобразно с серьезными осложнениями. Обитателей камер ждут
новые формы язвенной болезни, гипертонии, пневмонии, нарушения мозгового кровообращения,
атеросклероз, церебральные мозговые расстройства.
Возможно ли все это будет лечить или зона обречена? Никто этого не знает. Никто
об этом еще не думал. Не до этого.
Из черного юмора в среде охраны ходит такой: “Вам чай с сахаром или с туберкулезной
палочкой?”
Тени на камнях
Психология пожизненно заключенных пока мала изучена. И на "единичке"
идет своеобразный эксперимент Гангеевских "пассажиров" постоянно опекают
психологи. При распределении камер учитываются пожелания зеков. Многие знакомятся
на этапах и “корешатся”. Но совместная отсидка недолгая. Месяца через три начинаются
внутрикамерные скандалы.
Большинство “пожизненников” имеют психологические отклонения. У них высокая
“аутоагрессивная направленность”, а если проще — злобная нетерпимость.
До драк в камерах не доходило. Драка — это карцер и запись в карточку. В случае
пересмотра дела будет учитываться и это. Поступают проще. Пишут заявление, и начальство
“делает лыжи” — рассаживает сокамерников.
Психологи не советуют сажать друг с другом тех, у кого большая разница в загубленных
жизнях. Рано или поздно конфликта не избежать. У кого за душой убийств меньше,
будет считать, что сидит несправедливо.
Что-что, а “кровавые мальчики” никому не снятся. Начальник участка знает это
точно. Он специально спрашивал об этом на беседах, так на него смотрели удивленно:
“О чем, мол, ты, гражданин начальник?”.
Корреспондентов на спецучасток заносит часто. Страна должна знать своих “героев”.
Надо с кем-то поговорить — пожалуйста, отказа нет. Собеседника в наручниках сажают
в специальную клетку. Приближаться к ней ближе чем на метр не рекомендуют. Разговор
идет при конвойных, и арестант понимает, что откровенность ему может чего-то стоить.
Осужденный Макаров. По пьянке убил двух человек. Долго скрывался. Снимал комнату
у пожилых людей. С целью ограбления убил и их. Он один из тех, кто написал в анкете,
что предпочел бы смертную казнь. Уже здесь, в зоне, пытался покончить с собой,
вскрывал вены. До сих пор склонен к суициду. Находится под постоянным контролем.
— Вы считаете, что смертная казнь для вас будет лучше?
— А кому я буду нужен, глубокий старик, если меня когда-нибудь и выпустят?
Парню 24 года. Через столько же лет его могут освободить. Не такая уж и старость.
— Раскаиваетесь в том, что совершили?
— А что толку в раскаянии. Назад ничего не вернешь.
— Давит прошлое?
— Да нет.
— У вас кто на воле?
— Родители.
— Они пишут?
— Пишут.
— А о чем, если не секрет?
— Какой секрет. Обо всем, что происходит.
— Чем занимаетесь в камере?
— Хожу много, книги читаю, иногда в домино играю.
— О чем-то мечтаете?
— А о чем мечтать? Иногда только прежнюю жизнь вспоминаю, но и она начинает
забываться.
— Вы стали равнодушны ко всему?
— А как я должен жить здесь?
— В Бога верите?
— Пока нет, но надо бы. С ним полегче.
Странное чувство: говоришь с человеком, которого как бы уже и нет. По-человечески
парня жалко, хотя и понимаешь, что жалости к этим людям быть не может.
Говорят, что однажды здесь побывала с визитом лауреат Нобелевской премии мира
Джоди Вильямс из США. Сердобольная женщина приехала “спасать загубленные души”.
У первой же камеры ей объяснили, что сейчас она увидит убийцу десяти женщин. Американка
быстренько перекрестилась, прошептала молитву, и желание “спасать души” у нее
почему-то улетучилось. Она выполнила лишь формальность — передала гуманитарную
помощь — и уехала.
Все те же психологи могут рассказать, что в заключении у многих зеков вдруг
прорезается поэтический дар. Может быть, это остатки затоптанной души вырываются
на волю. Здесь тоже так. Убийца Смехов пишет стихи в тетрадку и потом рассылает
их в письмах.
Тут в глазах не увидишь сиянья,
И не слышен тут радостный смех.
Тут никто не имеет желанья
Ухватить хоть какой-то успех.
Нас не трогают частые крены,
В коих мечется судно страны.
Нас не ждут впереди перемены,
Наши дни ни полны, ни пусты.
Тут не слышны ни шепот, ни крики,
Словно в вечном плену мерзлоты.
Мы бездушны и даже безлики
И мирской лишены суеты.
Мы не знаем духовного зова,
Дни проходят никак и нигде.
Не имеем ни воли, ни крова,
Все оставив в народном суде.
Без работы и счастья общенья,
Мы, как тени, скользим по камням.
Только злое чье-то презренье
Сердце давит, подобно ремням.
Каждый день нам ни черный, ни белый,
Ни закончить его, ни забыть.
Промелькнет ослепительно серый,
Чтобы серостью серость укрыть.
Ночи горькие, стылые, черные,
Словно дьявола липкая сеть.
И живем мы, на жизнь обреченные,
Для того, чтоб скорей умереть.
В реальность нас возвращает начальник спецучастка подполковник Владимир Иванович
Гангеев:
— Эгоисты все они. Людей среди них мало, “отморозки”. Они и разжалобить могут,
и покаяться. А вот выпусти их на волю... Они там такого наворочают! Давайте лучше
чайку попьем. Это гораздо приятнее.
В коридоре мелькали серые тени заключенных. Их выводили на прогулку.
(Окончание следует)
Республика Мордовия — Нижний Новгород.
Вячеслав Федоров
Николай МОШКОВ (фото)